Новости Донецка и области14 ноября 2015 годаСпартанец. Часть 3. Плен и возвращениеАнатолий Свирид, позывной «Спартанец» В плену сепары приходили поглядеть на меня через прутья: «Ууу, смотри, волчара, глаза бешеные». Боялись, даже в клетке. Сидел я, в основном, в здании бывшего донецкого СБУ, «избушке» так называемой. Все спрашивают, как к нам относились. Скажу, что ко мне относились более-менее уважительно. Особенно те, кто сражался с нами там. Тех, кто порывался избить, могли и наказать, сразу говорили: «Ты тут сидишь в штабе, а попробовал бы ты с ними в аэропорту повоевать!». Ко мне лично насилия физического не применяли. Не всем так повезло. Игоря Брановицкого избивали. Когда врач сказал, что ему уже нельзя помочь, Моторола его добил. Был совершенно уверен, что обмену не подлежу. Киборгов меняли только раненных, у меня ранений было в избытке, но они ведь видели, что я пользуюсь авторитетом, что глаз у меня горит, я идейный. Кстати, некоторые ребята терялись, не знали, как отвечать, когда их спрашивали за что они воевали, убивали ли мирных. Я прямо говорил, что воюю за Украину, стреляю в противника. И как-то это их осаживало. Не зря говорят – делай что должен и будь что будет. Раз так все сложилось, значит, я вел себя правильно. Молодым ребятам нашим в плену было тяжело. Мне было легче. Я знал, куда шел, было хорошо подготовлен психологически. А психологическое давление было, конечно, буряты разговаривали с нами на мате, обвиняли во всех немыслимых грехах. Но этим на меня сложно произвести впечатление. Уже в Донецке нас таскали по местам, где гибли люди. У местных мозги крепко промыты – кричали на нас, плевали, бросали что попало. В «параде пленных» тоже пришлось принять участие. С одной стороны, это все тяжело, а с другой – учитывая, что там мирному населению в уши льют без остановки, это как-то даже можно понять. Пропаганда делает страшные вещи. Держался я пока не узнал, что жена поехала меня выручать и пропала. На тот момент о ней ничего не было известно уже месяц. Это был без преувеличения страшный удар. Сама мысль о том, что я не знаю что с ней, что сын может остаться круглым сиротой, была невыносима. С того момента, как узнал об этом, ежедневно требовал у боевиков информации о ней. В итоге, при помощи волонтера Александра Кудинова, мне удалось связаться с Оксаной. Все это время она, как и я, была в плену у боевиков. Потом Владимир Рубан организовал нам встречу, увидеть ее было таким облегчением! Потом ему же удалось добиться ее освобождения и отправить в Киев. И буквально через несколько дней, неожиданно я попал в список на обмен. Так для меня закончилась оборона ДАПа. Семья, конечно, многое пережила, и жена, и сын. Ему сейчас девять, гордится мной. Как и я ими с женой очень горжусь. Банально ведь сказать, что семья – самое дорогое? Но это правда. Что дальше? Тут все просто. Мы не можем быть полноценным государством, если часть страны не под контролем. Или мы их огораживаем, или мы боремся за их полноценное возвращение. Мы уже столько людей потеряли за время стояния. Подразделение, которое стоит на месте, деградирует. Это неизбежно. На момент начала войны, у нас не было армии. В частности, не было подразделений, готовых на активные штурмовые действия. Сейчас они есть, штурмовые, пехота, танки. При их взаимодействии (так называемая работа «торта») можно многого добиться. Все гениальное просто. Но нужна политическая воля, а тут уже начинается геополитика. Но все еще впереди. Это далеко не конец войны. Что касается проблем самой армии, то я не считаю, что надо их замалчивать. Их у нас хватает. Помню, как мне позвонил мой товарищ после того как первый раз приехал в 79ую. Тут, говорит, ###! Я ему говорю: «Братишка, да ты не психуй, может не все так плохо…», а потом приезжаю в другую бригаду сам и вижу, что таки он прав. Приезжаем в Тоненькое – стоят наши танки и никого нет. Тоненькое, вот фронт рядом! А аватары перепились и спят. Но со всем можно работать, любую ситуацию можно взять под контроль. У нас, когда мы стояли в Опытном, был подполковник – гений артиллерии. Ставили под его руководством минометы под бешеным углом, эхо от выстрелов отбивается от стен коровника и уходит в поле. Сепары слушают это все и поливают пустое поле выстрелами, тратят БК. Человек на своем месте. Вот таких и надо продвигать в нашей армии. Его руководство, кстати, сожрало, не знаю даже где он сейчас. Есть и еще одна проблема – жизнь после войны. Мои побратимы – взрослые, с семьями, детьми – вернулись домой. А молодые парнишки погибли. Это страшно, когда уходит единственный ребенок в семье, пресекается род. Я общаюсь с семьями, это мой долг как командира. Но чем я могу помочь? Только сделать все, чтобы память об этих людях сохранилась, чтобы государство не посмело сделать вид, что их и не было. Сейчас мы регистрируем фонд, будем помогать семьям наших погибших, в первую очередь те, где остались дети. Есть семьи, где и по трое детей осталось без отца. Психологическая реабилитация? Слышал, что об этом говорят, но сам от государства не видел ничего подобного. Смотрите, у меня самого характер сильный, у меня семья, друзья, как я уже сказал, я был подготовлен. Но даже мне после возвращения из плена, после бесконечных госпиталей, после бюрократии, не хочется выходить из дома, не хочется видеть людей. Но мне, по крайней мере, есть на кого опереться. А если нет у человека личного тыла за спиной? Сопьется, застрелится… И таких случаев хватает. У нас многие считают, что это перестройка на мирную жизнь случится сама собой. Этого не будет. Даже в США куча самоубийств тех, кто служил в Афганистане, а ведь Афганистан и рядом не стоял с нашим конфликтом. Ребятам нужна помощь, это крайне важно. Нужны те, кто может стать «мостом» между военной жизнью и мирной, те, кто сможет помочь переключиться. Вижу ли я изменения в армии к лучшему? Пока качественного «нано-скачка» не наблюдается, хоть кое-где есть просветы. Как есть и куча аватаров, дурогонов. Не только армия, но и все общество должно сделать выводы из того, что произошло и происходит. Пока этого осмысления я не вижу. Посмотрим, сколько нам еще придется за него заплатить…. Илона Демченко |